Призраки письма

Небольшой роман Джозефа Макэлроя «Письмо, оставленное мне» был опубликован в 1988-ом, спустя год после выхода циклопического тома «Женщин и мужчин», и на контрасте с мagnum opus писателя «Письмо» — самое короткое из его полновесных произведений. И довольно личное, на что указывают слишком большое для такого камерного романа количество признаваемых самим Макэлроем автобиографических совпадений между автором и подростком, от лица которого ведется повествование: Бруклин, школа для мальчиков Poly Prep, вероятный год рождения и ключевой для книги мотив потери отца, чей образ почти целиком списан с отца писателя. Но такое переинтонирование фактов личной жизни совершенно не мешает «Письму» быть изящно организованным романом взросления, а не набором воспоминаний о собственном детстве-юношестве и ленивым пережевыванием накопленного опыта.

Текст начинается со входящего импульса — остолбеневшему пятнадцатилетнему юноше мать вручает адресованное ему письмо. Оно было оставлено скончавшимся несколькими днями ранее от сердечной болезни отцом главного героя. Это событие запускает два процесса, синхронно развивающихся на всем протяжении короткого романа. Один из них — неудивительная для взрослеющего мальчика мыслительная работа, направленная на пересмотр ценностей и осознания себя в окружающем мире. Поток мысли подпитывают и провоцируют множество сигналов извне, многие из которых, разумеется, порождены полученным письмом — задумываясь о его содержании, стиле, обстоятельствах написания и вручения, и том чье1 это письмо, юноше приходится переосмысливать свои отношения с семьей, матерью и фигурой отца. Главным катализатором напряженного внутреннего потока мышления становится многоэтапный процесс тиражирования и распространения текста письма вначале семьей покойного мужчины, а затем, несколько лет спустя, и деканом университета, в котором начнет учиться главный герой. Публикация письма сталкивает его с мнением и реакцией на текст других людей, позволяя нащупать свое собственное место в жизни. Но даже само по себе письмо в оригинальной форме провоцирует у героя множества вопросов, и он скрупулезно взвешивает каждую деталь, касающуюся текста и обстоятельств написания.

Хотя на протяжении всего повествования письмо, о котором постоянно идет речь, обретает все больше и больше читателей, его текст ни разу не приводится в романе полностью. Иногда возникают отдельные фразы и небольшие кусочки, но в основном о содержании можно лишь догадываться, исходя из того, как на него реагирует мальчик, а позже — и окружающие. Из текста романа можно понять, что отец оставил сыну напутствие на будущее, в котором он говорит о важности образования, вспоминает Линкольна, и в целом выражает надежду, что сын превзойдет отца. Несмотря на трагизм обстоятельств вокруг письма, написанное в нем выхолощено и обтекаемо, а отрывки больше походят на цитаты из хорошо выверенной публичной речи, метящей со временем оказаться в какой-нибудь greatest speeches антологии, нежели на сокровенное обращение скоропостижно умирающего отца к сыну. Сам мальчик не очень четко чувствует эту что-то-для-каждого модальность адресованного (казалось бы) ему письма, зато другие — очень даже, из-за чего воодушевляющий текст публикуют и распространяют сначала среди семьи, а позже и за ее пределами.

Что не удивительно и вполне естественно при утрате близкого человека, герой романа относится к письму крайне серьезно и читает с чуткостью, на которую сподобился бы далеко не каждый французский философ, но так как он не может отстраненно взглянуть на текст и его содержание, то внимание мальчика в первую очередь обращается к физическим свойствам письма. Если он не ощущает клишированность хорошо поставленной вязи слов в столь интимном документе, списывая это на упоминаемые другими людьми достоинства и гражданские чувства отца, то все равно чувствует конфликт и усердно осмысляет то, чье это письмо и кому она было оставлено. Даже самая первая озвученная героем мысль, следующая за сценой вручения ему письма матерью, сразу ставит этот вопрос: «is the letter also hers2?» Дело в том, что письмо составлено не на смертном одре и отдано сыну, а было заранее напечатано на машинке и подписано от руки, после чего ждало своего часа в банковской ячейке. В мыслях мальчик очень пристально вглядывается в каждый нюанс, задаваясь крайне акцентированными вопросами, которые не получают ответов, но отдаются в его мозгу волнами воспоминаний: о поездке в Вашингтон, о том, что он никогда не видел отца печатающим, не знал о его болезни — важное напоминание, что восприятие близких людей может быть ограниченным и односторонним. Эти воспоминания не сильно помогают главному герою кардинально переосмыслить образ отца, а скорее — вообще ощутить его впервые полноценно, нащупать на средокрестьи своего ограниченного опыта отец-сын и того, что после смерти о нем говорят семья и друзья-интеллигенты, в отличие от мальчика умеющие находить правильные слова в сложных обстоятельствах. Не зря постоянной мыслью-рефреном романа становится фраза I am bulding backwords, то и дело проговариваемая главным героем.

Говоря о возникновении воспоминай в «Письме, оставленном мне» (довольно характерном приеме для Джозефа Макэлроя), важно отметить, что писателя очень мало занимает вопрос Памяти, а точнее той культурной, исторической, личной памяти, которой были одержимы многие писатели, начиная с горстки хороших авторов и заканчивая многочисленными гномами, квантующими свою жизнь в маленькие томики автофикшена. Макэлрой писатель отношений, процессов и его герои не держат благоговейно события в памяти, чтобы в минуту душевной грусти сорвать с них струпы, наоборот — это воспоминания возникают в их сознании под действием внешних импульсов и сигналов, образуя сложную взаимосвязь прошлого и настоящего, памяти и мышления. Герой «Письма» с его всплывающими воспоминаниями походит на обросший мясом мозг IPM Plus из одноименного романа писателя, персонажа хоть и абстрактно-фантастического, но для Макэлроя совершенно эпитомического в том, что сам автор неизменно и последовательно в своих текстах обозначает словом recalling. Это вообще любимое слово автора, и многие его персонажи даже обнаруживают в себе особую предрасположенность (или дар по Макэлрою) к этому делу вроде total recall из «Библии контрабандиста» — еще одного макэлроевского романа. Безымянный мальчик из «Письма» не исключение, в одном из мест книги он прямо проговаривает, что у него всегда была хорошая память и «просто вспоминает и вспоминает». Здесь же неподалеку можно увидеть и небольшой, но важный пассаж о разнице между «display of memory» и «things to think about». Детали прошлого в «Письме» (и других романах Макэлроя) всплывают не для того, чтобы о них рассказать, а для того, чтобы переосмыслить и взглянуть на это с другой стороны.

Впрочем, несмотря на хорошую память, герой собирает образ отца у себя в голове не только из своих (довольно малочисленных) личных воспоминаний, он активно подмешивает к ним то, что об отце говорят другие — о его учебе в престижном вузе на химика, о том, как тот играл в лакросс, как вел себя на вечеринках, каким замечательным человеком являлся, как ходил в церковь и чем жертвовал ради семьи. Все это, конечно, формирует у героя модель жизненных достижений, которой он, как минимум, должен соответствовать, а, согласно воле отца, и превзойти. Действие этого довольно короткого романа скачками разворачивается на протяжении трех лет, от похорон и до первого курса в университете, но Макэлрою хватает такого объема, чтобы очень выпукло показать как призрак отца, отпечатанный в тексте письма, постепенно захватывает мысли мальчика, давя на него, и как тому в итоге получается перерасти эти ограничения и выйти на собственный жизненный путь. Это процесс взросления в романе совпадает с постоянным расширением мира вокруг героя. Если в начале книге он обнаруживает себя наедине с матерью и адресованным ему письмом, то постепенно реальность начинает усложняться, а пространство — кристаллически разрастаться и становиться все более чужим. Вокруг мальчика появляется все больше людей, так или иначе корректирующих траекторию его мыслей, и все больше копий письма, натурально преследующих героя, вместе с которыми и виртуальный образ отца становится более многомерным, теряя свои прежние очертания.

Отцовское письмо — не макгаффин, вокруг которого вращается сюжет роман, наоборот, оно и его копии окружают мальчика, и реакция на само существование послания оказывает на формирующийся разум самое значительное влияние. Первым опубликовать письмо решает работающий в типографии отчим отца мальчика, для него это важный и символический жест по отношению к своему пасынку и всей семье. Поскольку взрослые воспринимают письмо как напутствие молодым людям, мать и семья со стороны отца распространяют его копии в школе мальчика, а позже и в университете, при поддержке директора и декана этих учебных заведений. Тиражирование письма служит очевидным сюжетным движителем, задающим важную для романа тему конфликта личного и публичного, и того, как одно может переходить в другое. Интересно, что автора, как и его персонажей, мало занимает вопрос этичности подобного распространения письма умершего отца среди одноклассников и сокурсников сына. Разумеется, мальчик испытывает смешанные чувства, когда слышит высказывания об отце той или иной модальности. Но в романе, в общем-то, нет какой-то явной эмоциональной реакции от героя на переход его персональной трагедии в публичный доступ, например, стыда, стеснения — здесь все подчиненно аппарату познания, осмысления, а все остальное задано неявно, на фоне. Для Макэлроя гораздо важнее показать как личный образ отца сталкивается с публичным образом Достойного Человека, и как последний начинает влиять на мысли самого мальчика, осознано бегущего от повторения отцовской жизни.

Впрочем, далеко не все реагируют на письмо положительно — в публичном пространстве университета (далеком от локального контекста семьи, друзей, Бруклина) с ним знакомятся студенты, которые еще не знают кому оно адресовано, то есть, по сути, первые читатели, воспринимающие текст письма отстраненно, без привязок к его автору и адресату. Еще не утратившие отвращение к назидательной гладкописи, они воспринимают письмо как набор банальностей, зачем-то навязываемых им учебным заведением, и высказывают местами довольно резкие комментарии о его содержании, провоцируя главного героя собирать и изымать находящиеся в обращении копии; однако именно эта критика приводит мальчика к финальной точке его взросления, и позволяет наконец-то вырваться из-под власти призраков. Все заканчивается так же, как и начиналось — входящим импульсом: герой по воле случая знакомится с девушкой (разумеется, раскрепощенной и со своим особым мнением по каждому вопросу), которой сознается, что курсирующие по университету копии сделаны с письма, написанного его отцом. В ответ он слышит прямолинейное, но важное для себя, замечание «It's about him. But here you are», что подталкивает юношу наконец-то прервать замкнутый круг руминаций об отце и оставленном им письме. Закончить роман Макэлрой позволяет себе на довольно сентиментальной ноте: его герой обещает ответить на письмо. Возможно, сам роман и есть такой ответ писателя собственному отцу.

На все события читатель смотрит через «я» главного рассказчика. Но рассказчик ли он? И какие события здесь происходят на самом деле? «Письмо, оставленное мне» — это безусловно роман взросления, в котором главный герой весь текст бежит от владевшего им образа отца, иногда буквально — выбирая учебное заведение поменьше и подальше, — по пути осмысляя и переосмысливая мельчайшие связи с окружением, начиная с таких базовых понятий, как, собственно, семья. Но взрослеет здесь не столько сам безымянный персонаж, сколько его сознание, и это, наверное, единственный роман такого жанра, в котором главный герой на первый взгляд ничего и не делает для этого внутреннего взросления, а лишь подвергается усиленной дозе облучения внешними факторами. Если существует способ повествования под названием «поток сознания», то этот маленький роман — скорее поток осознания себя как личности, независимой от семьи, призрачной фигуры отца и его предсмертных наставлений сыну. От первого до последнего слова мы наблюдаем за ментальным пинг-понгом между мальчиком и окружающей его действительностью, только фокусировка направлена не на то, какие удары судьба может нанести неокрепшему разуму, и даже не на их последствия, а на распространение ударной волны от столкновений. Подобное скольжение в серой зоне невысказанного между внешним и внутренним — главная особенность весьма идиосинкразической писательской манеры Макэлроя. Чтение его текстов всегда немного похоже на рассматривание узоров металлической стружки в школьных экспериментах по методу Биттера.

Особенности стиля романа обусловлены неизменной заинтересованностью американского автора в художественном выражении механизмов мышления и их реакции на внешние раздражители. Макэлроя занимают не отдельные статичные мысли, которые люди крутят у себя в головах касательно того или иного события, а импакт этих событий на процесс мышления. Письмо Джозефа Макэлроя перформативно и динамично, оно находится в постоянном движении ассоциаций, вопрошаний, воспоминаний. Активная работа по осмыслению мира вокруг и есть основное действие «Письма, оставленного мне», что, впрочем, не мешает Макэлрою маленькими и незаметными штрихами создавать этот самый мир вокруг своих персонажей, живой и убедительный. Мы видим старый добрый метод show don't tell, но реализованный с недоступным большинству авторов мастерством и на довольно неожиданной, амбициозной территории: повествование прорастает сквозь мышление персонажа, но не превращает роман в подобие прозаированной расшифровки энцефалограммы. Впрочем, нет ничего удивительного, что человек, способный оживить летающий в искусственном спутнике бестелесный мозг, может в схожей манере очень выпукло и емко писать и о своем детстве.

Уникальность манеры Макэлроя в том, что, так или иначе фокусируясь на ментальных процессах своих персонажей, он не заигрывает с солипсизмом, ненадежностью и субъективностью восприятия, как это часто делают другие писатели. Реальность в его книгах не преломляется в сознании, а воздействует на него, взбалтывая память и готовые шаблоны восприятия (в том числе и читателя). Другую литературу, обладающую теми же свойствами, найти проблематично. Чем-то подобный подход напоминает тропизмы великой французской писательницы Натали Саррот, которая тоже умела исследовать тонкую грань влияния макрокосма на микрокосм, и смогла перенести собственный метод на воспоминания о детстве. И все-таки, если бы Джозеф Макэлрой попытался охарактеризовать свою прозу одним емким словом, то его выбор скорее всего пал бы не на биологию, а на гидрологию, да и Саррот с ее изысканными микророманами была, несмотря на свое русское происхождение, очень французским автором. Макэлрой же — плоть от плоти американского постмодернизма, по духу пребывающий где-то между Томасом Пинчоном и Доном Деллило, пускай иногда и кажется, что он стоит где-то на отдалении от литературного процесса.

Когда речь заходит о книгах американских постмодернистов (особенно из числа членов элитного клуба авторов тысяча-плюс-страничных романов, куда вхож с удара ноги и сам Джозеф Макэлрой), обычно начинают с трудностей, которые они сулят энтузиастам, когда будто речь идет о покорении горной вершины или, как минимум, штудировании десятитомника Ландау-Лившица. Но автор «Письма» — это особый случай. Значительная часть сказанного о Джозефе Макэлрое сводится исключительно к тому, что он труднодоступный автор — его книги тяжело понять, и еще тяжелее найти их в продаже. Только в последние пару лет стараниями издательства Dzanc Books доступность его книг начала понемногу улучшаться. Неудивительно, что круг почитателей Макэлроя сложился в основном из собирателей первопрессов максималисткой прозы в твердых обложках, с легкостью готовых вложить сто долларов в украшение своего интерьера самым длинным романом в истории Северной Америки (разумеется, not price clipped, not ex-library, dust jacket condition — хотя бы fine). И даже те из них, кто читает купленное, редко говорят о чем-то кроме некоей особой, почти легендарной сложности Макэлроя, из-за чего автор представляется чем-то вроде секретного супербосса из японских ролевых игр, к которому нужно приступать со всем своим опытом и изрядным запасом терпения. Это довольно любопытный феномен, потому что Джозеф Макэлрой в плане удельной сложности не сильно отличается от широкого известного и читаемого Томаса Пинчона, а его романы не настолько насыщенны персонажами, действием и энциклопедическими познаниями, как творения великого американского затворника. «Письмо, оставленное мне» — совсем не макэлроевский «Выкрикивается лот 49». Такая аура вокруг Джозефа Макэлроя сложилась во многом из-за того, что о его романах сложно говорить, не погрузившись в текст с головой. О том же Томасе Пинчоне при желании можно рассуждать, не то что не вчитываясь в его тексты, а вообще их не читая — достаточно встать на проторенную лыжню паранойи, обязательности пинчон-вики, всенепременных песен и русскоязычных персонажей, бананов, укулеле, казу и другого мелкого фан-сервиса, которого у него всегда в избытке. В конце концов всегда можно обсудить переводчика. Книги Джозефа Макэлроя лишены подобной мишуры (кроме знаменитой одержимости писателя водой и образом погружения, ныряния) и простых возможностей для пустого трепа. По большому счету, в них нет каких-либо внешних приколов «формы», черного юмора, постмодернистской иронии, которые можно пускать в своих отзывах бегущей строкой вместо попытки вникнуть в текст и прочувствовать писательские решения и задумки.

Проза Джозефа Макэлроя (и «Письмо» тут не исключение) очень концентрированная, плотная, игнорирующая любые готовые формулы выражения на протяжении всего своего объема, и в этом ее единственная трудность; но не стоит ее переоценивать. Макэлроя вообще-то сложно назвать авангардным автором — он не поздний Джеймс Джойс и не Гертруда Стайн, в ее самых герметичных проявлениях. Хотя писатель ощутимо испытывает английскую словесность на изгиб, он не сильно выходит за рамки нормативного языка, а лишь выстраивает очень комплексные, хитроумные цепочки предложений, которые одним своим устройством пытаются показать сложную работу нашего сознания, причем показать ее в динамике. Разобраться в отдельном взятом кусочке текста писателя не составит большого труда, тем более что пишет он обычно на довольно осязаемые темы. Трудности начинаются, когда эти предложения собираются воедино на протяжении десятков и сотен страниц тотального отсутствия «привычно» устроенного текста при, казалось бы, вполне понятных сюжетах и жанровых пресетах (bildungsroman, noir, sci-fi), из-за чего возникает щекочущее мозг чувство, знакомое тем, кто изучает языки, когда известные слова сходу не склеиваются в смыслы, инерция восприятия развеивается, и на локальном уровне приходится учиться читать заново. И даже в маленькой автобиографической книге об утрате отца Макэлрой не снижает стандартов, хотя, как ни парадоксально, «сложный» прием потока сознания от первого лица в «Письме» сильно упрощает восприятие, задавая четкую траекторию происходящего в тексте. Особенно, если читатель знаком с классикой модернизма (а это очень вероятно, ведь мимопроходящих читателей у Макэлроя просто нет).

Некоторые любимые приемы писателя в «Письме» выкручены на полную, и чтение этого романа может стать хорошей возможностью прочувствовать стиль Макэлроя в щадящем режиме и на понятном материале. Здесь очень много вопросительных предложений, что неизбежно при той активной эпистемологической работе, возникающей, впрочем, во всех его книгах. Или, например, Макэлрой очень любит курсив и постоянно пользуется им в своих романах, расставляя смысловые акценты или изображая интонационное выделение отдельных слов в живой речи (это заметно и в переведенном на русский язык «Плюсе»). В «Письме, оставленном мне», где все строится на осмыслении одного и того же с разных сторон, курсива очень, очень много, что видно даже в приведенных выше цитатах. Однако в этом романе заметен и главный недостаток прозы Макэлроя: ее значительно интереснее перечитывать (лучше сразу), чем читать в первый раз, и на такой короткой дистанции это может быть заметно — не успеешь свыкнуться с плотным потоком идиосинкразии, а роман уже закончился.

При повторном чтении книги Макэлроя ощутимо выигрывают, звучат полнее и трогательнее. Но поступайте как знаете, красоту и гармоничность этого небольшого романа вы ощутите сразу.


Биография и библиография Джозефа Макэлроя;

Роман «Смотровой картридж» Джозефа Макэлроя готовится к публикации в нашем издательстве.