Дополнительные материалы к Седьмой главе:Карл Май, «Письма об искусстве», IV Глубоко уважаемый господин редактор!
Едва мы вместе с январем вышли из церковного года в год гражданский, как февраль уже показывает нам, насколько последний – более земной, чем первый: он приносит с собой время карнавала, время средневековых шутовских представлений, которые особенно пестовались в Нюрнберге, Аугсбурге, Эгере, Франкфурте, Дортмунде, Любеке и. т. д. Особенно знамениты и популярны были масленичные пьесы Ханса Розенблюта, Ханса Фольца, Мануэля Якоба Айрера и Ханса Сакса. Правда, настоящее искусство не знает ни шутовских представлений, ни масленичных пьес, а только происходящую с небес и устремленную к ним радость, а именно – спасительную боль или освобождающий смех. Восточная драма говорит бесконечно правдиво и глубоко, когда заставляет Сатану, прежде чем он будет низвергнут на землю, сказать:
«Сейчас маскарад на Земле царит;
В его шутках Небо
и Ад себя явят,
Когда же все сбросят личины свои,Сам дьявол божьим ангелом станет!»
120Это и есть Спасение в высочайшем смысле, спасение, которое самого дьявола освобождает от дьявола, спасение, которое издевательский смех ада превращает в спасительную улыбку, чтобы направить ее в потустороннее, к ликующему хору блаженных.
«Маскарад на Земле». Благо тому художнику, который поймет эти слова! С момента, когда до него дойдет это знание, он перестанет опошлять действительность; он сможет давать людям только по-настоящему благородное, чистое, высокое! Правда, это не самая важная задача, но зато самая действенная тактика и самая утонченная техника искусства – побуждать тех, кто с трудом понимает другое, улыбаться в ответ на серьезность жизни и втайне плакать над зависимостью человека от аллотрии
121. Маскарадная шутка! Нарисовать Землю как живую слезу, которая кружит по орбите вокруг центра: средоточия счастья. Рассматривать страдание как навязанную личину, сквозь прорези которой сияют милые-сердцу глаза. Изображать земное счастье не как, скажем, нечто в высшей степени желанное, а как испытание, как экзамен, который трудно выдержать, но который все же в любом случае должен быть выдержан. Ты видишь, повсюду, лишь маскарадную шуточную пиесу. И все же необходимо воспринимать эту шутку по меньшей мере настолько же серьезно, насколько, по сути, смехотворна выставляемая напоказ серьезность маскарада. Изодранная одежда нищего и сверкающая мантия правителя, то и другое, – маскарадные костюмы. Изобрази мне нищего так, чтобы я, несмотря на его лохмотья, склонился перед ним в поклоне, тогда ты художник, а иначе – нет! И предъяви мне короля, вместе с которым я, несмотря на его корону с бриллиантами, буду плакать, – тогда ты намного превзойдешь каждого, кто не умеет такого.
Есть хорошо известное изречение, которое, как кажется, утверждает нечто похожее или даже то же самое: «Искусство добивается максимального воздействия посредством изображения контрастов». Но это никак не может быть верным. Бродяга в лохмотьях рядом с князем, разодетым в золотую парчу, – это, конечно, контраст, но контраст смехотворный. Слон рядом с мышью – еще больший контраст, но опять-таки больший лишь в плане смехотворности. Снежная буря в пустыне Гоби и посреди всего этого цветущая роза сорта «Франция» или «Maréchal Niel» – это величайший контраст, какой только можно вообразить, но такого просто не может быть. Только контраст, который обнаруживается при демаскировании, оказывает художественное воздействие, больше того – даже является, в художественном смысле, великим. Иными словами: для настоящего искусства контраст годится лишь тогда, когда он возникает не из непохожести двух разных предметов, а из противоположности между внешним и внутренним одного и того же явления. Внешнее не соответствует внутреннему, как и форма содержанию, а значит, оно должно быть маской. Поэтому каждому целеустремленному художнику можно посоветовать, чтобы он усердно постигал вышеупомянутый «маскарад на Земле». Если он будет так делать, то при поисках подлинной сущности предмета, который ему предстоит изобразить, его никогда не обманет внешнее богатство такового. Кто живописует лишь оболочки, живописует личины. И если он их воспринимает как сущности, то обманывает в первую очередь себя, а затем и других; он, конечно, может называть себя художником, но никак не может им быть.
Я уже в первом своем письме говорил, что искусство должно проникать в самую суть вещей, чтобы открывать правду. Оно не вправе терпеть никакие личины. Оно постоянно занято демаскированием. Оно непрерывно звонит в колокола – в тот час, когда начинается день и кончается обман. По крайней мере в этом смысле я тоже хотел бы быть художником, хотел бы вместе с другими звонить в колокола, что-то открывать, срывать личины. Мы стоим на пороге нового и, вероятно, великого времени. Новые времена строятся из новых мыслей. Новые мысли же возникают не только в головах гениальных людей. Кому бы ни пришла в голову мысль, которую он считает новой, тот должен спокойно ее высказать, не опасаясь, что его обвинят в тщеславии. Поэтому я и пишу Вам эти письма, глубоко уважаемый мною господин редактор. Я знаю, что Вы стремитесь вперед и ввысь, так же как и я. Но никому из нас двоих не приходит в голову, что мы должны разрушить всё вокруг и разыгрывать из себя первопроходцев. Я не требую ни от кого, чтобы он рассматривал то, что я думаю и говорю, как нечто обязывающее. Я не преподаватель и не проповедник искусства и слишком хорошо знаю, что не должен предписывать никакие законы. Но правом подать сигнал тревоги обладает каждый, даже мирянин, и именно такого права я прошу для себя, больше ничего. Существует бессчетное множество людей, которые относятся к жизни с таким легкомыслием, как если бы она была масленицей. Это меня огорчает, ибо я знаю, что потом для них наступит то ужасное время поста, которое лишит их всего, чем они как будто бы владеют. Их следует предостеречь от этой их личины, которая только внешне выглядит забавной, а на внутреннее воздействует трагично. И здесь искусству дано, можно сказать, даже больше власти, чем самой религии, потому что оно ориентируется не только на внутреннюю жизнь, но и на гармонию между внутренним и внешним. Материалистической науке нравится маскарад. Поскольку она ощущает себя владычицей внешней жизни, она венчает себя сияющей короной Бога, на Него же пытается напялить шутовской колпак. Религия как владычица внутренней жизни недостаточно вынослива и корпулентна, чтобы бороться против такой глупости и побеждать. Тогда пусть приходит искусство, чтобы звонить в колокола: «Личины прочь; мы хотим правды!», и, если оно серьезно, то добьется своего. Нужно как можно чаще напоминать ему, что его священный долг – заниматься именно этим. Правда, оно должно всему, что создает, придавать ту «освобождающую улыбку», посредством которой освобождает и себя самого; только улыбка должна рождаться изнутри человеческого сердца, а не быть просто имитацией и маской!
Радебойль-Дрезден, 22 января 1907.
(Briefe über Kunst. Von Karl May, In:
Der Kunstfreund. 23. Jg. 1907. II. Heft, Innsbruck, 1907, S. 34-36.)
--------------------------------