Жизнь террориста
данные моего досье из ФБР

В 1966-м Джон Стейнбек закончил писать книгу под названием «Америка и американцы» — вполне подходящая тема для писателя, которого я всегда считал самым американским из всех. Сокрушительно проницательный и временами приходящий в ярость по поводу грехов нашей нации («C самого начала мы безобразно относились к меньшинствам»), этот отважный, честный и сентиментальный человек, искренний (пусть и не изрядно глубокий) мыслитель, патриот, влюбленный в идею свободы: для него она подразумевала, что любой рабочий-мигрант имеет право жить с высоко поднятой головой, равно как священник или президент — он всегда будет пользоваться моим неизменным уважением. В сборнике «Америка и американцы» Стейнбек тонко высмеивает и нежно лелеет «мечту о доме». Американская форма этого архетипа основывается на воспоминаниях о бревенчатых хижинах или домах из дерна где-то в глуши — тех, что мы строили в соотвествии со своим представлением о свободе. Мы могли обживать их или вовсе покинуть, но в первую очередь это было «место, куда человек мог с радостью вернуться и сбросить с себя оковы усталости и страха».

Во времена Стейнбека Соединенные Штаты были процветающим государством-триумфатором. Сам он боялся, что американцы находятся

Почти полвека спустя предлагаю вашему вниманию этот скромный эпилог к его сборнику эссе. Темой остается Америка и американцы; я же надеюсь пролить хоть какой-то свет на полуневидимый, но оттого не менее вездесущий класс: класс антиамериканцев.

Как лучше подойти к описанию этих любопытных созданий? Во-первых, они не питают истинного уважения к Американскому Образу Жизни. Возможно, они любят его в меру своей способности и даже воображают, будто являются его поборниками. Но как только дело доходит до людей вроде нас с вами, они не постесняются его ограничить или нарушить, выслеживая и пытаясь что-то разнюхать.

Прежде чем я продолжу, позвольте добавить (и не ради их удовольствия), что не имею намерений кого-нибудь обидеть. Мне нравится чуть ли не каждый первый встречный. А потому я, вполне вероятно, могу наслаждаться компанией тех, кто за мной шпионит. Агент ФБР из Нью-Хейвена, составлявший мой криминалистический портрет, умело обращался со словами, с очевидным наслаждением изощряясь в их подборе. Дальше вы сами увидите, что мне нравится представлять, будто он с каждым разом все больше изумлялся тому, как я живу, нет-нет да и приподнимая шляпу, путь даже иронично, в знак уважения к моему опыту. Его домыслы меня задели, но такой же эффект производят и отрицательные рецензии на мою последнюю книгу.

Представляю, как привлекательная, рассудительная служительница закона, тщательно изучив мое досье из Отдела внутренней безопасности, приходит к выводу, что я люблю Америку: я патриот, преданный своей стране, и вот она уже умоляет меня о прощении, все больше влюбляясь. Но если вдруг такая дамочка не появится, я удовольствуюсь и чем-то вроде: ВОЛЛМАНН S-2047 ОБВИНЕНИЯ СНЯТЫ; СЛЕЖКА ПРЕКРАЩЕНА.

Мотивы для написания этого рассказа у меня традиционно американские. Я ценю свою свободу быть таким, каким другие меня видеть не хотят. И горжусь тем, что могу читать что угодно: от «Сатанинских стихов» до садомазохистских книжек с картинками или текстов публичных выступлений Саддама Хусейна. Несмотря на то, что я иногда пишу о политике, я не считаю, будто как-то к ней отношусь. Делает ли меня заинтересованным в политике некоторая степень неуважения к согражданам, которым дали власть надо мной? В этом, если верить Стейнбеку, я американец до мозга костей: «Почти все американцы без исключения боятся и ненавидят любое постоянство власти, будь то политическая, религиозная или бюрократическая». Да, как и мой отец, я горжусь тем, что родился в Америке, по крайней мере иногда. (Незадолго до своей смерти в 2009-м он сказал мне: «Раньше я гордился тем, что я американец. Теперь мне стыдно».) И я горжусь тем, что, даже когда мне стыдно, я могу открыто сказать об этом и меня не упрячут в казематы. Стоит любить то правительство, которое позволяет себя критиковать.

Я немолодеющий мужчина, более или менее довольный своей жизнью, сам обеспечиваю себя работой, не соглашаюсь на то, что мне не подходит, и могу отказать почти кому угодно, не боясь последствий. Я избавился от привычки быть «командным игроком», если вообще был им когда-то. И горжусь этим Американским Образом Жизни, согласно которому нахожусь наравне со всеми, по крайней мере в моих собственных глазах. Эти идеи основываются на близком моему, уже исчезающему, поколению представлении о том, что частная жизнь человека касается только его самого.

Очерк посвящен, в основном, моему досье из ФБР. После получения отчета в соответствии с Законом о свободе информации (сила которого снова заставляет меня гордиться), иска и судебного разбирательства «785 страниц были проверены, и 294 — выданы». Полагаю, еще больше осталось лежать где-то в хранилищах: «подходящие по запросу материалы в установленном месте нахождения обнаружены не были», а две попытки их отыскать «не увенчались успехом». Также «в соответствии со стандартной практикой ФБР, данный отклик не подтверждает и не опровергает наличие имени субъекта в списках лиц, за которым установлено наблюдение». Поразительно.

Что касается второй разведслужбы, то я проиграл суд по гражданскому делу № 12-0939 Уильяма Т. Воллманна (истец) против Центрального разведывательного управления (ответчик). В своем ходатайстве о вынесении решения в порядке упрощенного судопроизводства эта кучка антиамериканцев предоставила следующий довод: «Координатор по информации и конфиденциальности ЦРУ подтвердил необходимость дачи ответа Гломара», в котором сообщается,

Если непонятно, то я проясню: «наличие или отсутствие требуемых материалов находится под грифом СЕКРЕТНО». (Запрос моего досье из АНБ до сих пор на рассмотрении.)

По счастью, в бумагах из ФБР, как бы их ни редактировали, в некоторых местах проглядывается личное отношение и даже мнение. Обычно чтение досье из ФБР не доставляет особого удовольствия. Антиамериканцы лезут в наши жизни не для того, чтобы потом выдавать медали. Определенные, совершенно конкретные люди сообщили обо мне парочку вещей, о которых я даже не подозревал и, узнав, огорчился. Если не брать в расчет эти строки (и данные вроде номера социального страхования, серийных номеров оружия, деталей личных отношений с другими субъектами расследования и подробностей из жизни друзей), то я готов поделиться с вами своим досье.

Однако чтобы в нем можно было разобраться, позвольте сперва вкратце рассказать о взаимодействиях с бюро.

В 1990-м, без всякого предупреждения, ФБР устроило обыск в доме фотографа Джока Стерджеса: его подозревали в хранении детской порнографии. Работы Джока висят в лучших музеях мира. Помимо прочего имущества, включая адресные книги, письма и негативы — не говоря уже про копию «Лолиты» — они конфисковали его компьютер, где был черновик предисловия, которое он попросил меня написать к своей книге. В процессе оперативная группа также изъяла негативы, принадлежащие уличному фотографу Кену Миллеру: он снимал квартиру этажом ниже. Тревога и страдания, которые они причинили обоим моим друзьям, длились годами. Я хотел оказать Кену моральную поддержку на допросе у ФБР, и, хотя антиамериканцы не допустили меня, они оставили дверь открытой: никогда не забуду их полные коварства и жестокости голоса. Потому я посвятил сборник коротких рассказов Джоку, Кену и ФБР: один из агентов прочитал его как минимум до двухсотой страницы — того самого места в книге, где, согласно моему досье, «описывается расследование ФБР, вероятно, касающееся ТРАНСПОРТИРОВКИ НЕПРИСТОЙНЫХ МАТЕРИАЛОВ МЕЖДУ ШТАТАМИ (145C-SF-90516)».

К моменту, когда они добрались до меня, Кену уже вернули его негативы, и на каждой сумке красовалась надпись НЕ ДП — не детское порно. Я переехал в Нью-Йорк, но в один прекрасный день портье театральным шепотом сообщил, что меня разыскивает ФБР. Меня попросили о содействии, а не вызвали в обязательном порядке, вот я и зашел к ним в офис, чтобы поделиться (не без своего фирменного юмора) соображениями. В офисе ощущал себя слегка тревожно, но Стейнбек бы мной гордился: я постоял за себя и Джока, что и отображено в моем досье.

О, какое я оказал содействие: чтобы окончательно поразить агентов, даже принес изображения обнаженной натуры за авторством французских импрессионистов XIX века, но они не попали в отчет о допросе.

Самое прекрасное: «ВОЛЛМАНН сделал предположение» (тут бедные допрашивающие меня следователи явно запутались, но что-то они точно имели в виду) «что не все взаимодействия между взрослыми мужчинами и юными мальчиками сводятся к детской порнографии». В конечном итоге Джок был оправдан. Допрос меня едва ли чем-то напугал: я ведь пришел по собственной воле. «Так вы больше не желаете сотрудничать?» — спросили они, когда я уходил. «Вот именно», — ответил я, и на этом все закончилось.

В 2002-м, сразу после моего возвращения из Йемена, где я писал репортажи о порой радостных реакциях на атаки на Соединенные Штаты 11-го сентября прошлого года, я отправился в Мексику, чтобы продолжить там свой долгосрочный исследовательский проект. При пересечении границы обратно в Калексико, штат Калифорния, меня и мою спутницу, американку с ближневосточным именем, задержали. Йеменский штамп в моем паспорте насторожил пограничников. (Как отметил Стейнбек, «Мы проводим столько времени в поисках безопасности и ненавидим ее, когда, наконец, находим». Кстати, за ним ФБР тоже вело наблюдение.) Они продержали нас пару часов. Помню, что моя спутница хотела пить, а они предложили ей горячей воды из-под крана в уборной: кран с холодной водой был сломан. Одному из них не нравилось мое выражение лица, о чем он не уставал повторять. Остальные агенты в поле зрения были не столько грубы, сколько равнодушны и бесчувственны. Вне всякого сомнения, они привыкли разлучать семьи и заставлять детей плакать: им приходилось это делать, чтобы как-то преуспеть в жизни. Антиамериканцы занимались перебиранием бумажек. Мы для них были пустым местом. Когда они наконец-то нашли что-то на меня (тогда я полагал, что это были записи о международных вылетах и прилетах, но теперь из своего досье наверняка знаю другое), женщина-агент пришла в восторг: «Читается как роман!» — и я ощутил искреннюю гордость за все свои странствия. Нас отпустили, но я полагал, будто они просто ошиблись.

В 2005-м, на том же пропускном пункте в Калексико, меня задержали снова, на этот раз уже в компании американки, у которой в паспорте значилось, что она родилась в Саудовской Аравии. И теперь антиамериканцы вели себя куда более неприятно. Нас не отпускали часов семь. Спустя некоторое время нам запретили общаться друг с другом. Мы сидели спиной к стене, смотря перед собой, потому что нам не позволили даже почитать книгу или написать кому-то письмо. Закончив с моим бумажником, они начали листать дневник моей спутницы и делали унизительные ремарки. Когда мне понадобилось в туалет, проводили до уборной и все время наблюдали. У нас взяли отпечатки пальцев, что я нашел оскорбительным, но все равно подчинился молча, и позвонили в ФБР, на что я подумал: «Там меня уже допрашивали, так что они должны меня знать. Они приедут и нас отпустят». Так мы и сидели, пока эти жалкие задиры из пограничного патруля коротали свои сальные часы. Затем нас по отдельности допросили в служебном помещении. По какой-то причине (возможно, как вы уже могли заметить, потому, что я одушевляю власть) мне понравилась женщина из ФБР, проводившая допрос, и нравится до сих пор. Что еще более странно, мне показалось, будто она мне симпатизирует или хотя бы испытывает уважение. Это была спокойная, прямолинейная, учтивая дама плюс-минус лет пятидесяти. Я полностью и в подробностях описал, чем занимаюсь, как и привык делать в подобных ситуациях. В комнате также сидел начальник поста с одним из своих приспешников. Хорошо, что на ее фоне они почти не имели никакого веса. Когда нас наконец-то отпустили, начальник проводил нас до машины, из которой они с гордостью конфисковали самую серьезную контрабанду, что только смогли найти, — целый апельсин. Я надеялся, что он принесет извинения — вот же наивный! Начальник продолжал стоять и наблюдать с угрюмым видом. Тогда я предположил, что если его офицеры уже меня задерживали и не обнаружили ничего подозрительного, то, может, он мог бы сделать какую-то пометку в моем деле, дабы этого не повторилось в третий раз. Он безэмоционально проинформировал меня о том, что они вправе задерживать меня настолько часто, насколько посчитают нужным. Разговаривать было больше не о чем, так что я протянул руку, на которую он долго пялился, прежде чем неохотно пожать.

Годы спустя, когда я описывал эти задержания частному детективу, он поинтересовался: «Просили ли вы разрешения уйти?» Удивленный, я ответил, что не просил. Детектив улыбнулся и сказал: «Когда я был офицером полиции, то задавал подозреваемым вопросы вроде “Почему бы вам не пройти со мной?”, ходил по тонкому льду, заставляя человека думать, будто идти со мной было обязательно, но никогда не заявлял этого прямо. А если бы он спросил меня, добровольный ли это выбор, то мне пришлось бы сказать “да”. В следующий раз, когда вас задержат, убедитесь, что это обязательно. Если нет, то я бы не оставался».

В других странах меня задерживали, запугивали, мне угрожали представители закона, но те эмоции, хотя иногда и приближались к настоящему страху, не превращались в затаенную обиду: в каждом случае я просто был на задании, делая что-то опасное и ограниченное по продолжительности, но это в местах, которые не были моими. Однако Америка — мой дом, место, куда я могу вернуться и сбросить с себя оковы усталости и страха. Когда я думаю о начальнике поста из Калексико и его офицерах, то чувствую ярость. Начинаю понимать, как люди становятся ненавистниками правительства. А затем беру газету и читаю, например, о режиссере Лоре Пойтрас, которая сыграла не последнюю роль в недавней утечке данных о PRISM — проекте АНБ по сбору информации:

Дело Лоры заставляет мою кровь закипать. Время от времени я думаю о людях, которых наше правительство годами держит без суда в Гуантанамо, и пытаюсь поставить себя на их место. Этот мысленный эксперимент не доставляет никакого удовольствия. Три случая взаимодействия с антиамериканцами едва ли оправдали бы написание данного эссе, если бы не были в своем роде следами тех любопытных созданий, которых я жажду выследить.

Были бы вы, читающие это, удивлены, если бы узнали, что вас подозревали в терроризме? Может, помните Унабомбера — ревностного защитника окружающей среды, чья критика общества оказалась не такой уж неправильной, хотя цели и методы были отравлены полным отсутствием эмпатии? Я читал его манифест, как только тот опубликовали. Полный злобы, бессердечный, весьма разумный, но отображающий уверенность в собственной добродетели и фатальную неспособность соизмерять и отделять одно от другого, он произвел отталкивающее впечатление. Разосланными по почте бомбами не удалось ничего добиться: это лишь породило страх, горе и ненависть. Когда Унабомбера поймали, я не ощутил никакой жалости.

Когда я наконец-то получил свое досье из ФБР в первозданном виде: а именно две беспорядочные стопки бумаг, сложенных как попало, с кучей дубликатов, кое-какие из которых они забыли отредактировать — то узнал, что был подозреваемым под номером S-2047 по делу Унабомбера:

Вдобавок к тому, потребовались две повестки в суд, но причины были отредактированы. Кроме одной строчки, содержимое слишком искажено правками, чтобы хоть что-то разобрать, а остальной текст на странице, содержащей эти крупицы информации, вымаран абзац за абзацем.

«Основание: обращение гражданина»: да, на меня настучал соотечественник, который частично аргументировал свою позицию, предоставив ФБР пять моих книг. И кто же был этот патриот? Как писал Стейнбек: «Жажда и готовность шпионить, доносить, угрожать и наказывать не является американской тенденцией, однако греет душу значительному числу американцев». Этот товарищ, которого я отныне буду звать «Рэтфинк»1, вероятно, был очень деловым, раз «завел “досье” на ВОЛЛМАННА, содержащее 27 вложений, которое и предоставил спецслужбам». Очевидно, Рэтфинк, как и многие его сородичи, предпочитал жить в тени:

Должен отметить, что сперва пришел в восторг от возможности рассказать друзьям новую историю. Никого из наших никогда не принимали за Унабомбера! Их гримасы изумления льстили моему самолюбию: я чуть не возомнил себя кем-то важным. Но теперь я был оскорблен, а когда узнал, что антиамериканцы много лет следили за мной и наблюдали за домом, почувствовал себя, как говорят жертвы ограблений, униженным.

Зачем Рэтфинку понадобилось стучать на меня, и почему антиамериканцы пустили деньги с уплаты налогов на слежку за мной?

Кто-то, чье имя было изменено, Рэтфинк собственной персоной или агент из Нью-Хейвена, с которым он болтал, «отметил, что тема противодействия прогрессу и росту проходит красной нитью через каждое произведение ВОЛЛМАННА». Для меня это стало новостью. В историческом романе о коренных народах США и европейцах я явно выразил сожаление о нарушенных договорах и геноциде, но разве это «противодействовало прогрессу»? Это может показаться пустяком, но Рэтфинк донес на меня правительству на основании содержания романов и коротких рассказов (среди того, что он принес, были лишь художественные произведения): в сущности вся его аргументация строилась на литературной критике. Я был ошеломлен.

На протяжении всего досье антиамериканцы пытаются ухватиться за вымышленную соломинку:

Хотелось бы думать, что сложность не имеет ничего общего с моей предполагаемой опасностью, но давайте не станем обращать на это внимания. Наблюдение за тем, как антиамериканцы плетут свою паутину подозрений вокруг романа, действие которого разворачивается в XVII веке в Канаде, весьма озадачивает. Но мне придется их простить: формулировка «как сообщается» подразумевает, что они, как и многие читатели до них, так и не дочитали «Отцов и воронов» до конца. «УНАБОМБЕР, не сильно отличающийся от ВОЛЛМАННА, гордится авторством и настаивает на том, чтобы его произведение не редактировали перед печатью».

Возможно, один из самых захватывающих документов из ФБР, который благодаря редактуре требует прочтения в образной манере, совсем как поэтические фрагменты Сапфо, — «эйртел»2,так часто упоминаемый в досье. Почти все в этом эйртеле напечатанозаглавными буквами в индустриальном стиле конца XX века,хотя на первой страницеесть написанные от руки заметки, которые отнюдь не являются комплиментом моей внешности: «Согласно наблюдениям С[пец]А[гента] ██████, у человека, которого видел ██████, нет шрамов от угревой сыпи». («Мой бедный папа!» — сказала мне дочь. — «Не покрыто твое лицо никакими оспинами».) Печатный текст на пятнадцать страниц, содержащий утверждение о том, будто персонажи «данной книги прибегают к террористической деятельности и пыткам, дабы изгнать французских миссионеров», был выслан с первоочередным ПРИОРИТЕТОМ из Нью-Хейвена в Сакраменто, Сан-Франциско и девять других городов США, как и Самому директору Бюро Расследований. Что мы имеем: пытки племени ирокезов (описанные без огромной симпатии) антиамериканцы сочли чем-то сродни терроризму! Само собой, ирокезы защищали свою землю, которую в то время у них совсем не отнимали путем нечестных договоров: тогда ни один европеец не покушался на все эти территории; кроме того, Соединенных Штатов Америки не существовало вовсе.

У ФБР был один достойный аргумент (по крайней мере так они думали):

Если я выглядел как их представление об Унабомбере, то им нужно было присмотреться ко мне получше. Насколько велико сходство, судите сами. Я брился только тогда, когда сам того хотел. На всем известном фотороботе Унабомбер слишком щетинистый. И на нем темные очки. Я иногда носил солнечные очки. Как я понимаю, это все, что у них на меня было: однако, по счастью, расследование антиамериканцев еще может спасти один «комментарий Нью-Хейвена: на основе краткого обзора вложений бихевиористы и судебные психологи могли бы изрядно повеселиться, анализируя ВОЛЛМАННА по его сочинениям и интервью». Не сомневаюсь в этом: информатор, предположительно Рэтфинк,

В альтернативной версии их эйртела, где не всё заглавными буквами, антиамериканцы подали мою биографию так: «Он был тихим, жалким мальчонкой, над которым издевались, и, вероятно, теперь он отыгрывается». За своим повествовательным восторгом они напрочь забыли отредактировать имя женщины, с которой я жил («возможно, это сожительство удерживало его от изготовления бомб»), и оставили невредимым знакомое мне имя, которое было изменено в других версиях:

Антиамериканцы сделали пометку, что я учился в колледже Дип-Спрингс и закончил Корнелл с отличием. Оттуда и комментарий Нью-Хейвена: «Личности с настолько блестящим умом способны почти на все, включая уклонение от слежки на протяжении семнадцати лет». После этого я прямо-таки светился, как и от прочтения следующего: «ВОЛЛМАНН исключительно умен во всех отношениях и одержим необъятным эго».

Не придумав ничего получше, антиамериканцы кружили вокруг темы моей alma mater.

Интересно, сколько агентов без тени улыбки посещали мой колледж, и скольких файлов и подфайлов он теперь заслуживает.

Еще одна цитата для обложки моей следующей книги, любезно предоставленная Нью-Хейвеном:

Он наслаждается погружением в изнаночную сторону жизни. Как сообщается, он активно увлекается наркотиками (в частности крэком). Также, по нашим сведениям, у него есть несколько пистолетов и огнемет.

(Хотелось бы мне иметь огнемет.)

Но я оказался еще бóльшим злодеем! После прочтения каталожных экземпляров, которые я сделал для некоторых своих расписанных вручную книг, в Нью-Хейвене заключили, что

Кроме того, антиамериканцы предположили (и ошиблись), что я, «должно быть, осведомлен в вопросах химии и, возможно, изготовления взрывчатки». Итак, грандиозный финал: «Сколько еще всего задумал УИЛЬЯМ Т. ВОЛЛМАНН? Может, серию взрывов? В качестве средства изменить мир?»

Так у меня появился свой собственный черновик допроса подозреваемого: его завели 11 мая 1995-го, присудив мне номер Sub K 508.

Временами Нью-Хейвен становится более добродушным, особенно в мою эпоху Унабомбера, и мне даже нравится, когда там удивляются по поводу всего, что я пережил за свою (тогда еще) короткую жизнь: однако в других случаях они погружаются в мои личные трагедии самым, как мне кажется, грязным образом. Признаю: я был оскорблен, когда узнал мнение Нью-Хейвена по поводу смертей моих коллег в Боснии в 1994-м: «Сразу после атаки он вытаскивает тела двух погибших корреспондентов на землю и делает весьма подробные фотографии трупов». На самом деле я вытащил своих друзей из машины, надеясь, что они еще живы и их можно спасти, а потом думал, что если причины их смерти начнут расследовать во имя «справедливости» или, возможно, чтобы успокоить близких, то фотографии будут полезны. (Позднее я действительно опубликовал наименее ужасные из этих фотографий: я был военным корреспондентом, и то, свидетелем чего стал, было актом войны.) Горжусь тем, что посреди шока и боли сохранил присутствие ума, чтобы сделать это. Если вы знакомы с ветеранами войны, то прекрасно знаете: никто не оценит легкомысленное описание их личных бед каким-то человеком со стороны. Само собой, это будет расценено как нахальное посягательство на их скорбь. Такова была и моя реакция. После прочтения данного пассажа, я ощутил, как сильно хочу угостить своего нью-хейвенского шпиона выпивкой и сказать: «Вот, как все было на самом деле. На этот раз я тебя отпускаю, но постарайся быть тактичнее с другими подозреваемыми». К сожалению, «шпион» — название, слишком уж подходящее для антиамериканца: он является, словно призрак, и следит за мной из телефона и почтового ящика, никогда не воплощаясь во что-то равное мне.

Насколько могу судить, я был не самым серьезным подозреваемым за всю историю. Группа 18, к которой я и принадлежал, состояла из около 2406 подозреваемых, которых надо было отсортировать. В конце октября 1996-го стало известно, что 111 из них — женщины. Мой возрастной сегмент (от 30 до 40) включал 707 человек, второй по численности после группы людей, чей возраст был неизвестен. Что вполне ожидаемо от Группы 18, находящейся в Сан-Франциско, 692 подозреваемых «имели место быть» в моем штате, Калифорнии; местонахождение 845 определить не удалось. Один из подозреваемых был швейцарцем, один — французом, еще четыре — канадцами: остальные предположительно были американцами или неопределенной национальности. Наиболее распространенным предлогом (то есть, причиной просьбы ФБР обратить особое внимание) был «АНАЛИЗ БАЗЫ ДАННЫХ УНАБОМ», в результате чего было найдено 574 подозреваемых. Следующая группа, 496 человека, были «ВЫЯВЛЕНЫ ПУТЕМ РАССЛЕДОВАНИЯ», а следом за тем была моя категория, «ЛИЧНОЕ/ПИСЬМЕННОЕ ДОНЕСЕНИЕ/ПРОЧЕЕ», состоящая из 490 сомнительных типов. Бесплатная горячая линия привела еще 78 подозреваемых. По уровню образования я был во второй по величине категории: степень бакалавра (210 подозреваемых). Как и 90% подозреваемых, я не проходил воинскую службу и не имел никакого криминального прошлого. Наиболее часто в Группе 18 встречались сотрудники авиакомпаний (317 человек) или РАБОТАЮЩИЕ С ЭЛЕКТРОНИКОЙ/КОМПЬЮТЕРАМИ (122 человека). Один из подозреваемых был фермером, один — виноделом, и еще один — наемником; семеро, включая меня, подходили под определение «АВТОР/ПИСАТЕЛЬ». Лишь 48 из подозреваемых удостоились «ТЩАТЕЛЬНОГО РАССЛЕДОВАНИЯ». Вне всякого сомнения, я никогда не узнаю, был ли одним из них. В одной только Группе 18 провели расследование по делам 1850 человек.

Унабомбера поймали в апреле 1996-го. До тех пор мои шпионы ползали вокруг, шевелили усиками и точили когти, что становится очевидно из 1) нью-хейвенской рекомендации 1995-го года (или ранее) к «началу тайного расследования в отношении ВОЛЛМАННА»; 2) формы запроса материалов расследований, отправленной в Центр информационных технологий ФБР в Бьютте, штат Монтана, дабы узнать номер соцстрахования, который они не смогли найти, потому что неправильно написали мое имя (хотя какая-то добрая душа нарисовала смайлик над моим средним именем); 3) сообщения из Сакраменто в Сан-Франциско в сентябре 1995-го, в котором я назван «ВООРУЖЕННЫМ И ОПАСНЫМ» — свидетельство об истинном американском здоровье, о котором я всегда мечтал; 4) вынесенного судом присяжных вердикта, отправленного спецагентом ФБР в Итаке, штат Нью-Йорк, в Сан-Франциско и датированного 14-м декабря 1995-го. Вероятно, в Корнеллский университет, где я провел последние два года до получения диплома, также было направлено требование предоставить мое дело. А, может, какого-то бывшего профессора или однокурсника призвали в качестве «хорошего немца». В ноябре проницательные антиамериканцы из другого Центра Информационных Технологий, что в Саванне, штат Джорджия, уже воспользовались Служебным указателем инфоцентра США («Все географические регионы»), чтобы отследить мои профессиональные лицензии и счета; они также проверили меня в трех крупнейших кредитных агентствах: TRW, TransUnion и Equifax — которые, говорю это не без удовольствия, тогда почти ничего обо мне не знали. Антиамериканцам удалось найти название моей улицы и номер дома. «Представитель службы безопасности» United Airlines в Элк-Гроув-Виллидж, штат Иллинойс, послушно передал им данные о двенадцати из моих путешествий.

Было довольно интересно смотреть на то, насколько антиамериканцы ограничены в сведениях. Однажды я летал в Канадскую Арктику через Торонто. Антиамериканцы сделали вывод, будто я остановился в Торонто. Их заключение: «известно, что ВОЛЛМАНН в периоды волнений совершал перелеты в Бейрут» (где я никогда не был), «Афганистан и Пакистан, которые могли временно или вовсе не обслуживаться United Airlines».

Готов открыто признать, что в моем досье есть парочка не столь уж нелепых записей. В Нью-Хейвене предположили, что мое путешествие с моджахедами в Афганистан в 1982-м «могло способствовать получению знаний относительно взрывчатых веществ»: это предположение я могу назвать весьма вероятным, но в данном случае ошибочным. (У моджахедов были противотанковые гранатометы, но мне никогда не предлагали их опробовать. Они уже были разочарованы моим навыком стрельбы по мишеням, не говоря уже о моей бесполезности в целом: плохое зрение, отсутствующая физическая подготовка и амебная дизентерия делали свое дело.)

И антиамериканцы продолжали деловито заниматься тем, что у этих созданий получается лучше всего. 6 декабря 1995-го два спецагента «провели расследование в доме УИЛЬЯМА Т. ВОЛЛМАННА». Наши борцы с преступностью описывают внешний вид моего дома и делают отметку о калифорнийском автомобильном номере на «золотистом полноприводном Jeep Cherokee», припаркованном снаружи: это совершенно очевидно чужая машина. Не знаю, шарили ли они внутри.

22 мая 1996-го офис ФБР в Чикаго прекратил расследование в отношении меня. Значило ли это, что я был невиновен, или что в Чикаго все необходимое было уже сделано? К тому моменту Унабомбера заключили под стражу больше месяца назад.

Спустя двадцать два года после облавы на дом Джока Стерджеса я ему позвонил. Он рассказал следующее: «Помню момент в Зале Правосудия (что само по себе уже оксюморон), когда я забирал свои вещи. Они прикатили эту тележку. Все фотографии были уничтожены — кажется, одну мне спасти удалось — а компьютер сломан. И я был взбешен. Моему адвокату пришлось силой удерживать меня, а я жаждал добраться до прокурора. Он спросил: “И на что жалобы? Система делает свое дело”. Делает свое дело, да, но проблема в том, что после это вы чувствуете себя как испорченный товар. Кошмары, паранойя каждый раз, когда теряется письмо или посылка… Потратил сотни тысяч долларов на адвокатов. В какой-то момент всех заново начали опрашивать по поводу меня. Я спросил, зачем они это делают. Мой адвокат сказал, что они, скорее всего, потратили на меня пару миллионов долларов. Оказалось, что мое досье потеряли. Почему? Потому что в нем были оправдательные доказательства».

В какой момент официальное расследование превращается в преследование? В моем случае такого не произошло, по крайней мере пока. Но если бы брат Унабомбера его не сдал, антиамериканцы могли бы его никогда и не поймать. (Его не было среди подозреваемых.) Конечно же, Унабомбера в конце концов арестовали, передали суду и вынесли приговор (он признал вину в 1998-м), а я все еще на свободе. Значит ли это, что система делает свое дело?

Как писал Стейнбек о Ку-клукс-клане: «У ордена определенные правила, практически естественные законы. Он должен быть тайным, элитарным, загадочным, жестоким, пугающим, опасным и чудовищно пренебрежительным». И для меня это описывает не столько настроение предыдущих документов, сколько процедуры, которым я и мои товарищи подверглись в Калексико в 2002-м и 2005-м — годах после ареста Унабомбера и вынесения приговора.

Я думал, что мы выбрались из Калексико освобожденными от всех подозрений. В моем досье, к которому прилагаются бумаги из Иммиграционной и таможенной полиции США (ИТП), история изложена совсем иначе. 14 января 2005-го, на следующий день после семичасового задержания в Калексико, спецагент в Эль-Сентро, почти наверняка та женщина из ФБР, которой как-то удалось завоевать мою симпатию, отправила записку в Сакраменто, Сан-Диего и Сан-Франциско. Заголовок был такой: «ИНФОРМАЦИЯ, СВЯЗАННАЯ С ТЕРРОРИЗМОМ». Она отметила, что я был «подозреваемым по делу Унабомбера», а после пустого прямоугольника, где раньше был текст, в скобках стояла зловещая надпись: «На рассмотрении». Так как нас уже отпустили, я могу только сделать вывод, что антиамериканцы решили шпионить за нами и наблюдать за каждым следующим шагом. В предоставленных мне бумагах нет никакого свидетельства о том, что все понимали, будто мы абсолютно безвредны, и закрыли дело. Возможно, это объясняет брезгливость или отвращение начальника поста в Калексико, которое я тогда принял за простую заносчивость, подавая руку для рукопожатия: для него мы были совсем не невиновны. Из этой записки о РАССЛЕДОВАНИИ В СВЯЗИ С ТЕРРОРИЗМОМ я и узнал, что стать подозреваемым можно просто потому, что тебя ранее ошибочно подозревали.

К записке прилагался отредактированный фрагмент, датированный 13-м января 2005-го — это дата нашего задержания. Начинается он с середины предложения, в нем упоминается моя книга о путешествии в Афганистан с моджахедами, после чего говорится, что женщина-информант, чье имя было изменено, «отметила: ВОЛЛМАНН был серьезным человеком и показался невероятно умным, превосходно образованным, с опытом путешествий, включая Афганистан, Европу и Нью-Йорк». 8 мая 2002-го, как написано дальше в отчете о деле, «я показал ██████ копию фотографии из калифорнийского транспортного управления… Она узнала в человеке на фотографии Уильяма ВОЛЛМАННА». Остальное было вымарано. Что меня беспокоит, так это дата. Унабомбера посадили за шесть лет до этого, а мое первое задержание было полгода назад: предположение о том, что меня держат под стражей исключительно из-за поездки в Йемен, было наивным. В действительности ФБР, судя по всему, продолжили расспрашивать людей обо мне. Что за подозрения могли быть в мае 2002-го? Одну из вероятностей — что антиамериканцы оценивали мою потенциальную ответственность за события 11 сентября — исключать нельзя, так как среди прочих бумаг ИТП (распечатанных антиамериканцами в 6:07 в ночь нашего задержания) я нашел следующее упоминание: «1 мая 2002 года Федеральный СпецАгент (ФСА) ██████ допросил ██████, рожденного ██████», и ██████ вплоть до «Уильяма ВОЛЛМАННА». Номер дела, само собой, был изменен, но «заголовок» оставили: «СИБИРСКАЯ ЯЗВА; ОСОБО ВАЖНОЕ ДЕЛО №184». Так что я эволюционировал из предполагаемого отправителя бомб в предполагаемого отправителя сибирской язвой.

Инциденты с сибирской язвой произошли вскоре после атак 11 сентября. Пять людей умерли, еще семнадцать заразились. Один из моих друзей чуть не довел себя до паники: антидот, ципрофлоксацин, было очень трудно достать. Он хотел приобрести огромную бутыль, просто на всякий случай. Помнится, я, как и мои соседи, верил в то, что отравленные письма рассылает Аль-Каида. Но, судя по всему, подозревать мне надо было себя.

Благодаря рассмотрению иска касательно закона о свободе информации я наконец-то получил информацию по данному вопросу. Призванные к ответу окружным судом, ФБР оттягивали все до последнего момента, а потом, как и ЦРУ, ходатайствовали о вынесении в отношении меня решения в порядке упрощенного судопроизводства «без возможности повторного рассмотрения». Но, в отличие от ЦРУ, ФБР не могли просто так отказать мне в предоставлении имеющихся у них сведений о Воллманне. Начальник Секции учета/распространения информации из Отдела управления записями в Винчестере, штат Вирджиния, некоторый Дэвид М. Харди, бывший военный моряк, был обязан составить 39-страничную «декларацию» относительно того, что он от меня утаивал и почему. Среди немногочисленных любопытных деталей в этом документе были новости о том, что спустя годы после того, как Рэтфинк донес на меня, то же самое сделал и другой добрый гражданин, позвонив на телешоу America's Most Wanted («Самые разыскиваемые в США»), после чего «ФБР провело еще один допрос для сбора дополнительной информации». Полагаю, допрашиваемой была та женщина, что отвечала на вопросы по поводу моей книги об Афганистане и «узнала в человеке на фотографии Уильяма ВОЛЛМАННА». Я прекрасно представляю, кто это. И разочарован в ней, ведь думал, она знает меня куда лучше, но я прощаю ее: «Данный источник полагает, что почерк истца напоминает тот в письмах с сибирской язвой».

В любом случае антиамериканцы теперь от меня не отстанут. Либо так, либо почтовая служба США стала исключительно плоха. На протяжении нескольких лет моя международная почта зачастую приходит вскрытой. А иногда не приходит вообще. Однажды я получил книги от моего издателя из Франции: корешок каждой копии был аккуратно разрезан. Их все пришлось выкинуть в мусор. Черновик этой статьи был во вскрытом конверте, заклеенном скотчем.

Как оказалось, я не самый легкий для слежки подозреваемый. Ребекка Джешке, директор по связям с общественностью отстаивающей право на конфиденциальность компании Electronic Frontier Foundation, базирующейся в Сан-Франциско, однажды сказала мне: «Полагаю, что о тебе может быть известно гораздо меньше, чем о других. Учитывая информационный след, который ты оставляешь в мире, не используя кредитную карту или не имея мобильного телефона, думаю, ты поступаешь весьма мудро»*.

В отчете о моем допросе нью-йоркским отделом ФБР в 1995 году, датированном тремя днями позднее фактической встречи, отмечено: «ВОЛЛМАНН связался с адвокатом ██████ и проинформировал его о намерении ФБР допросить самого ВОЛЛМАННА». Другими словами, какое-то время в июле 1990-го ФБР прослушивали мой телефон или телефон адвоката Джока. У меня нет никаких подтвержденных ФБР сведений о том, слушали ли мои разговоры когда-нибудь еще, но приглушенный звук, доносящийся из трубки в последнее время, весьма характерен. За прошедшие несколько лет я замечал разные щелчки и эхо, которых никогда не слышал в США, но зато слышал в Белграде, Кабуле и Багдаде. Вполне возможно, причиной является то, что стационарные линии связи пришли в упадок. Это возможно, но, как однажды объяснил мне частный детектив: «Как только вас начинают подозревать и вносят в систему, обратной дороги нет… И если станут искать террористов, ваше имя обязательно будет в списке».

*Я хотел бы выразить свою благодарность Ребекке Джешке и моему адвокату по делу касательно закона о свободе информации Дэвиду Собелю.

Адвокат Дэвид Собель, от моего имени подавший в суд на ФБР и ЦРУ, сказал о моем деле следующее:

Примерно в то же время, когда у Стейнбека вышел сборник «Америка и американцы», журналист Луиджи Барзини выпустил полемический труд под названием «Итальянцы», в котором отмечает следующее:

Для меня этот день настал, пусть и поздно, после того, как лидеры нашей страны перекроили всю нацию в ответ на события 11 сентября. И я «повзрослел». Когда пришло мое досье из ФБР, вместо того, чтобы ужаснуться, я ощутил вес усталости.

Давным-давно мы верили в определенный концепт под названием «суд присяжных». Может, и вы о нем слышали. Три аспекта этого причудливого процесса меня особенно впечатляют. Первый: обвиняемого судят знакомые, а не официальные лица. Второй: обвиняемый имеет право встретиться лицом к лицу с потерпевшим или его представителем. Третий: четкое указание, которое судья дает двенадцати присяжным: «Невиновен, пока не доказано обратное».

Суд — не то же самое, что расследование. Дело шпиона — подозревать. Меня обвинили тайно. За мной вели слежку. Может быть, ведут и до сих пор, учитывая любопытное примечание: «785 страниц были проверены, и 294 — выданы». Никто мне ничего не компенсирует. Конечно, ведь я не жертва: и я переживаю не за себя, а за Американский Образ Жизни.

Пока эту статью готовят к печати, американцы продолжают качать головами в ответ на новые разоблачения широкомасштабного сбора данных и практически повсеместной прослушки телефонов, а антиамериканцы с полной уверенностью защищают эти мероприятия и призывают наказать разгласивших информацию. Если бы кто-то в мельчайших подробностях рассказал, почему настолько необходимо держать меня под наблюдением, пусть даже до конца жизни, то я, вероятно, мог бы и согласиться на вторжение в мою частную жизнь ради общего блага. Формально слежка осуществляется для защиты граждан и их свобод от террористов. До конца неясным остается (ввиду секретности) то, насколько ужасны террористы в настоящее время и до какой конкретно степени права и свободы можно нарушать, чтобы спасти мирных граждан. Едва ли я могу назвать количество сотрудников разведки, деятельность которых будет прервана или поставлена под угрозу из-за ужесточения контроля; с другой стороны, если антиамериканцы будут продолжать делать все на своих условиях, мы никогда не узнаем, скольких невиновных они посадили в тюрьму, пытали или убили. Доверить антиамериканцам решение таких вопросов — то же самое, что отказаться от своей гражданской ответственности.