Дикие таланты: Пинчон, Гэддис и Чарльз Форт

В пятом эпизоде «Радуги тяготения»1 драматизируется спиритический сеанс, который имел место — по Стивену Вайзенбургеру — вечером 18 декабря 1944 в лондонском пабе «Сноксалл». Среди присутствующих числится прямолинейный Роджер Мехико, который работает на секретное агентство по психологической борьбе, где не может поладить со своими коллегами: «Все они — дикие таланты, ясновидцы и чокнутые чародеи, телекинетики, астральные скитальцы, собиратели света»2. Похоже, от красноглазых комментаторов Пинчона ускользнуло, что «дикие таланты» — это название книги анти-трендового американского исследователя паранормальных явлений Чарльза Форта, которая была опубликована в 1938 (когда он лежал при смерти), часто переиздается, и которую, полагаю, Пинчон знал. Он мог приобрести издание 1968 года от Ace в мягкой обложке, аннотация которого была направлена на таких хиппи, как он:

Как и три предыдущие книги Форта, названия которых указаны на обложке, «Дикие таланты» — эклектичное собрание газетных репортажей о причудливых инцидентах, нераскрытых преступлениях и так называемых совпадениях. Глава 2 начинается так:

— вопрос, звучащий на протяжении всей «Радуги тяготения», особенно от Энии Ленитропа, который не убежден, когда «преданный компании на 110% человек» из международной нефтяной группы «Шелл» отклоняет одно из его тревожных наблюдений фразой «Это просто нелепое (wild) совпадение, Ленитроп»5. Как и Пинчон, Форт полагает, что «Версии о совпадениях чрезвычайно неуклюжи и беспомощны и представляют собой ответную реакцию на подсознательное опасение того, что та или иная научная догма окажется в опасности», и далее уверенно заявляет, что «нет никаких совпадений. То есть во всем на свете есть что-то вроде конечного смысла. За совпадение принимают обманчивую видимость или ложное предположение относительно взаимосвязи обстоятельств. Но всякий, кто допускает основополагающее единство сущего, допускает и то, что нет абсолютного отсутствия взаимосвязи обстоятельств…»

«Несомненная связность повествования», убеждение, что «все взаимосвязано»6 — привлекательный тезис для мистиков и даже для некоторых ученых, но Форт жалуется, что последние слишком быстро отвергают необъяснимые совпадения или дают им слабые объяснения. Презирая «научный метод» и нелепые расследования полиции, Форт обращается за ответами к населяющим оккультное — полтергейстам, невидимым людям, вампирам, оборотням, знахарям, факирам, преступникам-ясновидцам, лозоходцам — и к таким понятиям, как телепортация, преобразование из человека в животное, спонтанное воспламенение и пирокинез, «психическая бомбардировка», телекинез, анимизм, «секретные лучи», телепатия, спиритическая фотография и современные случаи ведьмовства.

Под ведьмовством Форт подразумевает то, что сейчас называют психокинезисом, утверждаемой способностью перемещения предметов с помощью мысли — «воздействие разума на материю», как он это выражает — и именно это он имеет в виду под «диким талантом», дикий в смысле неотесанный, неконтролируемый, непризнанный: «Но под природным талантом я понимаю нечто такое, что приходит и уходит и не поддается никакому контролю, хотя его можно уловить и ему можно научиться». Ближе к концу книги Форт предлагает эту часто неосознаваемую способность как объяснение для большинства странных феноменов, которые он табулировал, и призывает культивировать этот талант во благо:

Если бы дикие таланты можно было использовать для «общественной пользы»; Форт представляет в заключительной главе «работу дивизионов дисциплинированных чародеев, колдовство которых приводит в движение все на свете моторы», но признает: «Вероятно, пройдет какое-то время, прежде чем любой профессор колледжа, обладающий тем, что мы понимаем как значимость, признает, что благодаря колдовству или развитию того, что сейчас является лишь природными талантами, все моторы на этой земле можно запускать и заставлять их работать».

На протяжении повествования Форт замечает, что маленькие девочки часто присутствуют во время «нарушений, вызванных полтергейстом» — мебель двигается по комнате, картины падают со стен, резко вспыхивающий огонь (но не засоренные полтергейстом туалеты, как в части 4.2 «Радуги тяготения») — и проявляет нежность к этому «девичьему полтергейсту». Хоть автор и аргументирует в пользу того, что дикие таланты юных ведьм должны развиваться во имя добра, а не зла, он признает и иные применения. Форт заканчивает главу 27 причудливым — могу ли я сказать пинчонианским? — фрагментом:

Думаю, значительно и совсем не случайно, что единственная самопровозглашенная ведьма в «Радуге тяготения» — «юная» девушка с бодрым именем Лиха Леттем — описана, как «ведьмина подмастерица»8. Когда Ленитроп спрашивает Лиху, настоящая ли она ведьма, Лиха скромно отвечает: «По-моему склонности у меня есть»9 — осведомленная о своем диком таланте, который она постепенно развивает. Форт был бы разочарован, что Лиха, завершив обучение, в конечном счете использует ведьмовство не для общественной пользы, а чтобы навести старомодный приворот. По крайней мере она хорошая ведьма, а не одна из тех ориентированных на карьеру особ, критикуемых Пинчоном: «Ведьмы бывают двух родов, и Лиха — из тех, кто Выбрал Мир». Короткий эпизод, где она наводит эротическое заклинание — один из самых очаровательных. Приближаясь с концу длинного романа, затененного смертью и разрушением, извращением и паранойей, одно удовольствие наблюдать, как возле реки при свете дня Лиха закрепляет заклинание «шелковой ластовицей, вырванной из ее лучших трусиков, обвязывая глаза» своего любимого и произносит приворотное заклинание: «Она вся собирается на воспоминании о Чичерине, о неверных его глазах — пусть оно нарастает, свой оргазм она приноравливает к заклинанию, и в финале, называя последние Священные Имена, она кричит, кончая, не косаясь себя пальцами, воздев их к небу… Мчит река. Птица поет»10.

Как демонстрируют выше отрывки из Форта — проза парадоксографа своеобразна. Представляя его как «одного из великих комических стилистов своего века» Колин Беннет пишет: «Его стиль уникален. Следование за цепочкой его мыслей схоже с наблюдением за джазовым оркестром. Он отстраняется вбок, делает несколько шагов назад, позволяет себе (как многие хорошие мыслители) затеряться, чтобы тут же найтись для погони за выпрыгнувшей из ниоткуда уткой» — не сильно отличается от Пинчона. Форт проявляет здоровую долю сомнения по отношению ко многим инцидентам, о которых сам сообщает, разоблачая их шалости или фальсификации, точно так же и Пинчон издевается над собственным сверхъестественным материалом. Пресловутая садомазохистская сцена встречи Катье Боргезиус и бригадира Мудинга11 — это «сатирическая инверсия акта каббалистического восхождения к меркабе, трону Иеговы»; Пинчон многократно таинственно отсылает к альтернативному измерению, которое он называет Другой Стороной, но в один момент опускает до уровня достопримечательности: «один такой архетип начинает довольно-таки смахивать на любой другой, да нет, слышится голос кого-нибудь из новых наймитов, из той лоховатой кодлы туристов в сирсакере, что привалила в первый же день: "Ого! Эй — да э-это ж Древо Творенья! А? Ну точно же! Че-черти червивые!"»12; он умаляет проверенные временем практики гадания, когда описывает дар Зойре Облома, адепта «прихотливого искусства папиромантии, умеет предвидеть будущее по манере сворачивать косяки»; он пародирует концепт «священного центра» Мирчи Элиаде; а ближе к концу романа почитаемая китайская «И Цзин» («Книга перемен») — становится основой для одного из замечательно-ужасных пинчоновских каламбуров: адепты «"Книги перемен", у которых на пальцах ног вытатуирована любимая гексаграмма, — эти нигде подолгу не задерживаются, угадайте почему? Потому что у них вечно Переменные ноги!13»14

Для художественных целей Пинчон столкнул устаревшие оккультные традиции с избранными научными практиками, безродное язычество с религией, санкционированной государством, и приукрасил книгу мистической мишурой, чтобы намекнуть читателю — несмотря на то, что действие происходит в 1940-х, «Радуга тяготения» также и о психоделических 1960-х, как Вайзенбургер и Люк Герман продемонстрировали в своей замечательной книге. Они предложили разумное оправдание тому, что Пинчон использовал подобный материал:

Как говорит Лени Пёклер, когда муж-ученый девушки демистифицирует ее веру в астрологию, не стоит воспринимать это буквально; все «Метафора. Знаки и симптомы. Наносятся на карту в других системах координат, я не знаю…»15. Или как Пинчон говорит нам в начале своего зловеще-очаровательного романа — «всё театр»16.

Форт даже предвосхищает отклонение некоторых ученых Пинчона в сторону оккультного. В 10 главе он осуждает физику в том, что она «представляет собой столь неудачную попытку систематизировать принципы магии… Есть обеспокоенные ученые, которые пытаются свести собственные теории существования волшебства к деятельности электронных частиц, или волн…», но находятся и те, кто теряет самообладание:

Повсюду есть запретные или игнорируемые темы. Монахи от науки пребывают в состоянии самодовольной ограниченности, с помощью которой они отгораживаются от непроходимых джунглей событий. Или, во всяком случае, так поступают некоторые из них. Сегодня весьма значительная их часть перенимает обычаи местного населения. Дервиши от науки безумно суетятся, выставляя напоказ свои поразительные заявления, но, несмотря на всю суету, они по большей части продвинулись не слишком далеко, и все их возбуждение — не более чем гиперболизированное старомодное самодовольство.

Хочется получить нечто боле весомое, нежели косвенные улики того, что Пинчон читал «Дикие таланты». Мы более не слышим об «англичанах с фиолетовой кожей», которых Форт упоминает в начале второй главы; я надеялся, что они вдохновили пинчоновского Гэвина Трилиста — присутствующего на сеансе «диких талантов» — которому посредством автохроматизма «удается перекрашиваться из самого мертвенно-альбиносного плавным спектром в очень глубокий багрово-черный (purplish, black)»17. Также этот сеанс посещает медиум Кэрролл Эвентир, который позже «ощущает себя жертвой своего нелепого таланта»18. В главе 18 «Диких талантов» Форт отсылает к книге о «преродовых отметинах» доктора Вайсмана, этот уважаемый немецкий эволюционный биолог (1834-1914) не имеет ничего схожего, кроме фамилии, с пинчоновским одержимым смертью декадентом-лейтенантом Вайсманом (который впервые появился в «V.» Пинчона). Эксперименты Ивана Павлова над собаками упоминаются на протяжении первой трети «Радуги тяготения», но не его ошеломляюще безуспешные эксперименты над белыми мышами, которые Форт описывает в главе 24 — хотя в романе есть несколько лабораторных мышей из «Белого явления», которые показывают настоящее шоу в главе 2.4. Форт предлагает лозоходство как пример практического ведьмовства, однако сомневаюсь, что он имел в виду дар Ленитропа по обнаружению ракет: «к набухшему хую в штанах, напружиненному, как палочка лозоходца, коя старается показать всем на то, что зависло в небесах»19.

Спустя сорок лет после публикации «Радуги тяготения» Пинчон вновь обыграл название книги Форта. Персонаж в «Крае навылет»20 владеет практически сверхъестественной способностью по анализу и идентифицированию ароматов любого вида, что заставляет нервничать протагонистку романа Максин Тарнов: «Такие неукротимые таланты, вроде нашего юбершнозза, как она поняла давным-давно в нью-йоркском студгородке Университета Плут, могут к тому ж оказаться шизиками»21.

Как Пинчон мог узнать о «Диких талантах»? Эта и три предыдущие книги Форта были изданы толстым омнибусом в 1941-м, на который автор «Радугя тяготения» мог натолкнуться. Но скорее всего Пинчон отметил Форта среди разношерстных чудаков мистиков вновь открытых контркультурщиками шестидесятых, вместе с мадам Блаватской, Алистером Кроули, Георгием Гурджиевым, Вильгельмом Райхом, Джидду Кришнамурти, Аланом Уотсом, и другими подобными персонажами. Форту посвящена целая глава в «Утро магов» — влиятельной книге Жака Бержье и Луи Гювеля, которая была впервые опубликована на французском в 1960-м, а затем на английском в 1963-м. «Бестселлер по обе стороны Атлантики и Британского канала», замечает Гэри Лахман, бывший бас-гитарист группы Blondie, «"Утро магов" спровоцировала массовый интерес ко всем оккультно-чудодейским штукам, которые характеризовали свое время и повлияли на одних из значительнейших фигур поп-культуры». Их четырнадцатистраничный обзор жизни и творчества Форта занимателен и заманчив, и скорее всего побудил многих читателей отправиться в магазины на поиск книг Форта, возможно, вместе с Пинчоном22. Начиная с середины 60-х книги Форта переизданы в персональной серии в формате для широкого рынка и на протяжении 1970-х годов было сделано несколько допечаток. Учитывая представленный в «Радуге тяготения» набор оккультных верований и мистических традиций, сложно поверить, что Пинчон не натолкнулся на его книги. И, наконец, даже если «Дикие таланты» — не статистически маловероятное словосочетание, оно достаточно конкретно, чтобы предположить, что Пинчон нашел его где-то, и это где-то было скорее всего у Чарльза Форта — возможно, посредством старшего американского романиста.

Но перед тем, как мы перейдем к нему, давайте всего мгновение посмакуем идею о том, что возможно величайший американский роман XX века был написан длинноволосым, накуривающимся хиппи. Так держать!

Пинчон был не первым романистом, отсылающим к Чарльзу Форту. В «Зловещем барьере» Эрика Фрэнка Рассела — опубликованном в книжном формате в 1943 — Форт упоминается в тексте и повествование опирается на его предположения. «Комплимент беса» (1950) Фредерика Брауна начинается с эпиграфа из «Диких талантов», который порождает сюжет этого мистического романа. В 1954 иллинойский автор Уильям Такер опубликовал популярный роман под названием «Дикие таланты» — это «история о телепатии и ЭСВ (экстрасенсорном восприятии), в которой Пол Брин обнаруживает, что у него есть уникальные способности. Как патриотичный американец он предоставляет свои силы правительству США, но вскоре узнаёт, что ему не стоит доверять» (аннотация издателя).

В 1955 появился только один роман пинчоновского ранга: «Распознавания» Уильяма Гэддиса. Если Пинчон его читал, как утверждают некоторые, то узнал бы о Форте оттуда. В третьей главе жена протагониста Уайатта Гвайна смотрит, что тот читает:

Гэддис цитирует из «Книги проклятых» (1919), которая начинается с:

«Шествие проклятых.

Проклятыми я называю отверженных.

Мы увидим процессию сведений, отвергнутых наукой.

Батальоны преданных проклятию под предводительством бледных фактов, выкопанных мною из могил, пройдут перед вами. Вы их прочтете, или они проскользят мимо. [...]

Сила, которая объявила их всех проклятыми, — догматическая наука23»24.

«Сверхнебесная география» Форта — это гипотетическое космическое Саргассово море, раскинувшееся над землёй, а ремарка о проституции взята из главы 3 «Книги мёртвых»; Форт бранит учёных за отсутствие следования нуждам «чистой науки», упрощая свои открытия под нужды общественности, будто «ничто не имеет права быть, если не служит, или не действует, или не выражает отношений к большей цельности. Так, наука действует на пользу и служит обществу в целом и не находила бы опоры в обществе, если бы ради него не извращалась, или не расчленялась, или не проституировала. Кажется, под проституцией я подразумеваю полезность»25.

Через несколько страниц Уайатт обращается к своей жене с: «— Чарльз Форт говорит, что, возможно, нас ловят неводом сверхнебесные существа…», — это:

«Насмешливая реакция Форта на репортаж об НЛО треугольной формы с присоединенными ко дну цепями, который власти списали как частично опавший воздушный шар. Форт интересуется, "Супертрал? Который иногда проводят у нас над головами?", затем иронично рассуждает: "Я думаю, нас ловят неводом. Вероятно, мы в большой цене у каких-то суперэпикурейцев. Мне становится веселее жить от мысли, что мы все-таки на что-то годны"»26. Фраза «возможно, нас ловят неводом» будет повторяться на протяжении всего романа.

Насмешливое размышление Форта напоминает Уайату о чем-то, что он услышал в детстве от своего эрудированного отца, «— та история о небе, которое было морем, небесным морем, и спустившемся по веревке человеке, чтобы отцепить якорь от надгробной плиты», которую Гэддис узнал из «Архитектура, мистицизм и миф» (1892) Уильяма Ричада Летаби. Как Уайтт рассказывает Бэзилу Валентайну:

На протяжении первой половины романа Уайатт становится все более зациклен на идее, что он проклят без шанса на искупление, и хватается за соломинки из своего обильного чтения. Как позже будет делать Пинчон, Гэддис использует многосоставные аллюзии и интердисциплинарное, трансисторическое попурри, комбинируя в данном случае сказку XII27 века с размышлениями Форта из века XX, а затем свободно ассоциирует их со строкой из пьесы XVI века обещанием Иисуса, которое тот дал апостолам в I веке: «— Да, да, точно, это оно. Оно! Плоть, помнишь? плоть человеческая, до чего же ты уподобилась рыбьей28. Он вскочил. — Слушай, ты понимаешь? Нас хотят выловить! На этом камне, помнишь? и я сделаю вас ловцами людей?29».

Также Гэддис, похоже, читал (или по крайне мере начинал) «Дикие таланты», так как в четырнадцатой главе «Талантов» есть отсылка к малоизвестной книге, упомянутой на странице 457 «Распознаваний», озаглавленной «Фрэнк, епископ Занзибара», которая долго избегала идентификации знатоками. Форт предоставляет эпизод из нее в качестве примера утверждаемого «гонения полтергейста».

Как Пинчон, как Форт, Гэддис выражает презрение к высокомерной уверенности научного сообщества в своих открытиях, его бессердечной объективности, его бесчеловечным экспериментам на людях и животных и к его отрицанию всего, что не может быть объяснено наукой. Плюс, как и у ракетного ученого Франца Пёклера, у них есть способность «несколькими словами всё лишить восторга»30. Во второй половине «Распознаваний» есть несколько отрывков, которые выглядят так, будто взяты у Форта:

Наука уверяет нас, что приближается к решению жизни, то есть что такое жизнь (главная загадка), и предлагает анонимно распространенную субмикроскопическую химию, энергично ее обосновывая. Но никто даже не пытался объяснить, что произошло на грунтовом треке в Лангхорне, штат Пенсильвания, двадцать пять лет назад, когда машину Джими Конканнона выбросило колесом, и в одиннадцатитысячной толпе она убила именно его мать.

Гэддис не погружается в оккультное так же глубоко, как Пинчон, но он разделяет с молодым писателем пристрастие к мифам, фольклору и иноверным взглядам — особенно ко всему, что разоблачает христианство как еще одно суеверие, — иногда опираясь на те же книги (Фрэзер, Грейвс, Уэйт), что и Пинчон. Как я писал в эссе 1983 года, в котором сравнивал их:

Публикация «Писем Уильяма Гэддиса» в 2013 году открыла больше примеров интереса молодого Гэддиса к иррациональным верованиям и дрянным книгам. В письме 1948 из Панамы к своей матери он бдагодарит ее за то, что она отослала ему копию «Книги судьбы», гадательную книгу начала XIX века, считающуюся переделкой древнего свитка, найденного в египетской гробнице, переведенного для Наполеона, который, как утверждается, часто советовался с ней. Отношение Гэддиса к подобной ерунде выражено в его письме: «конечно, это в некотором смысле нелепо, глупость. Но именно то, что я хотел, спасибо тебе», и он действительно использовал ее в романе для нескольких скрытых отсылок. Но также он попросил мать прислать по почте его копию «Чуда веков» (1934) Уорта Смита, которую редактор Гэддиса описал, как «чудаковатая книга, где переводятся апокалиптические послания из великой пирамиды Гизы (предсказывается Армагеддон в 1953), которую У.Г. воспринял всерьез и несколько раз процитировал в R». Смит предупреждал, что «Последнее "горе" начнется 20 августа 1953. Это станет периодом, когда всей земле будет должно "очистится от загрязнений", и который подготовит людей земли к действительному началу тысячелетнего правления Христа». На протяжении этого времени Гэддис высказывает в письмах страхи по поводу апокалипсиса, и в начале 1953 шлет своей бывшей девушке мрачное предостережение:

После того, как мир выжил и «Распознавания» были опубликованы, интерес Гэддиса к оккультному иссяк, хоть он и опирался на упомянутый прежде «Молот ведьм» для некоторых шутливых отсылок к ведьмовству в J R (1975). Поздние письма, однако, вскрывают его неожиданную веру в астрологию — иррациональную, ненаучную выдумку, которой доверяют даже умные и образованные люди. «Радуга тяготения» усыпана звездами отсылок к старой вавилонской афере.

В отличие от Гэддиса Пинчон не утратил склонности к сверхъестественному и оккультному. У нас есть танатоиды, астрологи и фигура Годзиллы в «Винляндии»31; говорящая собака и механическая утка, привидения, Феншуй и лей-линии, теория полой земли, «бобер-оборотень» в «Мейсон и Диксон»32, что напоминает о равно нелепых «эльфах-оборотнях» из «Радуги тяготения»33; и путешествие во времени, четвертое измерение, спиритуализм, карты таро, теллурический мистицизм, билокация и иномирные «Посягатели» в «Противоденствии»34. Как показала Кэтрин Юм, Пинчон забросил спецэффекты для более реалистичного «Внутреннего порока»35, а в «Крае навылет» ограничил себя мимолетными упоминаниями дзена, каббалы, НЛО, путешествий во времени, астрологии и женщины, которая «способна предобонять то, что еще не случилось»36. Почему? Юм предполагает, что, возможно, он всего лишь повзрослел, перерос унылую театральность оккультного. Я бы хотел думать, что он, как и Гэддис, никогда и не верил в этот бред — он слишком научно грамотен для такого — но обнаружил миф, магию и мистицизм полезными в качестве пылких метафор, таких как овеществление экстремальных психологических состояний — то же, что делали готические романисты XVIII века, — отбросив устаревшие тропы и реквизит магических шоу, когда те перестали удовлетворять его художественные нужды37. Как показал Форт в сбивающих с толку подробностях, настоящий, основанный на фактах мир сам по себе достаточно странен без привнесения в него «Клиппот, Оболочки Мертвых»38, и в последние годы мы видели серьезные и опасные последствия веры в теории заговора, «альтернативные факты», тайные общества, дезинформацию, невменяемую паранойю и «большую ложь», чем были религия и оккультизм в первую очередь. «Бог — это первая теория заговора», как начал Скотт Сандерс свое раннее эссе о «Радуге тяготения».

Пинчон и Гэддис — «дикие таланты» не в изначальном понимании Форта, а в их отважной готовности включить столь экзотический материал (ранее ограниченный отсылками и цитированием в научно-фантастических, фэнтезийных и оккультных произведениях) в свои романы. В любом случае — то, что два величайших американских романа XX века обращаются из всех людей именно к Чарльзу Форту есть необыкновенное совпадение, даже в оптике того, что последний думал о совпадениях.